Как я стал келейником владыки

Я учился в Ярославском духовном училище, а пока учился, посещал Казанский женский монастырь — он только открылся в то время. И когда я готовился к монашеству, советовался с матушкой игуменией. Мой духовник, протоиерей, сказал, что мне надо искать нового духовного отца в связи с выбором монашеского пути.

Где мне найти духовника, я не знал. Переживал очень тяжело, а батюшка мне и говорит:

— Ты проси владыку Михея.

— Да кто я такой? Я же совершенно рядовой человек — и к владыке в духовные чада?!

— Ты попроси — он тебе не откажет.

— А как мне просить-то?

— Да ты ему вот так вот в ножки упади и попроси.

Такой совет. Его исполнение казалось невозможным: такая величина — правящий архиерей, старец, и как я — совершенно рядовой студент, оканчивающий духовное училище, — вдруг ни с того ни с сего попрошу его быть духовным отцом. Но, думаю, попрошу. К тому времени меня уже представили на хиротонию, на постриг.

И получилось так, что игумения поехала с сестрами к владыке и взяла меня с собой. Пришли мы в домовый храм епархии, игумения о чем-то с владыкой поговорила, и вроде уже пора уходить. «Ну, — думаю, — сейчас или никогда!» А вокруг матушка, сестры стоят, неловко... Будь что будет, бросаюсь к его ногам: «Владыка, возьмите меня под ваше духовное руководство!» Он заулыбался, не ожидал такого и говорит: «Ну-ну! Давай-ка к отцу Борису, к отцу Борису». А я ноги его обхватил — и уходить не хочется, и быть навязчивым тоже боюсь.

Так повторялось три раза. Отца Бориса я знал, конечно, уважал его как священника, но не был готов стать его духовным чадом. И когда владыка мне уже в третий раз отказал, я подумал: «Ну, все». И уже собрался встать с чувством опустошения, как он вдруг погладил меня по голове и сказал: «Ну ладно. Грядущего ко мне не иждену вон». Это был для меня такой всплеск духовный, так радостно было! Вот с этого момента он и стал моим духовным отцом.

Как владыка меня учил

 

Так потихоньку после пострига я и стал к нему ходить. Он меня приглашал в епархию — сначала помогал там после вечернего богослужения с бумагами разбираться, с какими-то делами. А потом уже стал приходить в течение дня, по утрам. Для меня это были, конечно, очень радостные моменты. Однако, и сил очень много уходило: было большое напряжение. Все боялся: такая величина — архиерей! И боишься что-нибудь не так сказать, не то сделать, как бы себя правильно повести, не оплошать. Конечно, сильно внутренне уставал. А потом уже переехал к нему.

 

Владыка меня всегда выслушивал с терпением и любовью, в то же время давая понять, чтобы я лишних и многих слов не говорил, чтобы учился четко высказывать свои мысли и просьбы.

Он никогда ни на чем не настаивал, не было такого, чтобы он сказал: «Вот, я тебя благословляю, ты должен то-то и то-то сделать», — нет, все очень мягко. Он тебе скажет, а там — как ты хочешь: хочешь — делай, не хочешь — не делай.

Для него были типичны простота и любовь. Никогда не было нравоучений, наставлений — нет, он не говорил их никогда. Если владыка хотел дать что-то понять, то говорил всегда иносказательно, от третьего лица: «Вот, у нас был владыка Гурий, и он обычно говорил так…» Мы сразу: «Ага, значит, хочет что-то важное для нас сказать».

Я ему говорю как-то: «Владыка, вот вы меня ничему не наставляете, ничему не учите — как мне быть-то?» Он и говорит: «Ты же видишь, как я живу? Если хочешь, подражай. Если не хочешь — что толку мне тебе что-нибудь говорить?»

Как мы вечернее правило читали

 

Расскажу один характерный случай. Мне, молодому совсем иеромонаху, был непривычен тот режим, в котором жил владыка.

 

Вставали рано, в пять-шесть часов утра, весь день на ногах: службы, требы, какие-то дела по епархии, по хозяйству — к вечеру я выматывался совершенно. Плюс еще внутреннее напряжение с непривычки.

И когда садились за ужин, я всегда с радостью его поглощал. А владыка всегда был очень нетороплив в пище, ел крайне мало. Причем, он этого никогда не показывал. Всем накладывали поровну, а он поест, потом медленно ковыряется вилкой в тарелке: все думают, что ест, а в конце ужина оказывается, что он почти ничего не покушал. А я наоборот — сметал все: молодой организм требовал источника энергии.

И он всегда так посмотрит, голову набок склонит, видит, что я уже все съел, и говорит, придвигая свою тарелку: «Не побрезгуйте». Я говорю: «Владыка, да что вы! Не буду я!» А он: «Бог благословит!» И вот съем я свою порцию, съем его порцию, потом он мне еще что-нибудь даст — сметану или творожок, — и я встаю из-за стола совершенно загруженный этой пищей, и, конечно же, меня тянет в сон.

А он сразу: «Пошли молиться!» И вот, мы идем молиться: он, келейница его мать Феврония (сейчас схимонахиня Агафангела) и я. Владыка дает мне канонник, и мы начинаем читать правило. Во время чтения такой сон наваливается — дикий просто! Глаза закрываются сами собой. Я — силу воли в кулак, уж не знаю, мозг просто отключается. Раз провалился, два провалился — сколько раз я молчал, читая эти молитвы, на секунды или доли секунды! А они стоят, терпеливо молчат, ни слова не говорят. Потом уже, когда затягивается это дело, он повернется ко мне и скажет: «Иди умойся».

Я бегу в ванную, сую голову под холодную воду, и под струей холодной воды что-то еще соображаю. Только стоит выключить воду — опять сон наваливается как тяжелое одеяло. Снова голову под кран — просыпаюсь. Понимаю: ждет меня епископ — нехорошо, надо бежать. Прибегаю, беру книжку, говорю: «Владыка, простите». А он: «Ничего-ничего! Давай дальше». Опять начинаю читать, и опять то же самое! Сколько времени занимало это, уж не знаю. Но так терпеливо он стоял, ждал, прощал. Так я и бегал туда-сюда несколько раз, пока с горем пополам не прочитаю правило. Вот так владыка меня и воспитывал.

Как строился архиерейский распорядок дня

Вставал он всегда очень рано, ложился очень поздно. Проснется раньше меня всегда — идет ко мне, стучит в дверь, будит. Я думаю: пока владыка моется, еще посплю, и снова в сон проваливаюсь — он снова в дверь стучит. Вскакиваешь, просыпаешься — бежишь. Вот так было.

 

    

 

То есть монашескую науку он показывал всегда личным примером. Вечером мы помолимся, он даст благословение, все пойдут спать, а он еще поклончики кладет. Владыка всегда их делал до последнего времени — физически был очень крепкий. Сделает поклоны, потом включит по старой привычке радио, чтобы быть в курсе событий.

Ложился за полночь. А в шесть — уже бодрячком, все. Вставал, спускался вниз. На первом этаже находилась канцелярия, его личный кабинет, домовая церковь, на втором — общая трапезная и его келья. Он спускался вниз, занимался делами епархии, смотрел документы. Если служил, готовился к службе, уезжал на приход. С прихода возвращался, как правило, ненадолго: чайку попьет и опять — либо на богослужение, либо занимался епархиальной работой. Времени свободного у него практически не было.

Как я распределял книги владыки

Вспоминается мне такой случай. Как-то он привел меня в одну келью — в этой келье жил одно время митрополит Иоанн (Вендланд), духовный собрат и друг владыки. Оба они были духовными чадами митрополита Гурия (Егорова). Владыка Иоанн и ввел в семью Александро-Невского братства владыку Михея. И когда митрополит Иоанн ушел на покой, у него совершенно не было своего жилья, так что некоторое время он жил в здании епархии, когда в Ярославле был уже другой правящий архиерей — архиепископ Платон. Владыка Иоанн жил в маленькой комнате, метров девять квадратных. Потом уже ему город выделил квартиру.

 

    

 

Вот в эту келью владыка меня приводит, открывает дверь и говорит: «Давай, лезь под кровать — доставай, что там есть». Я лезу под кровать, а там — целое сокровище: старинные минеи, жития святых, другие богослужебные книги, напрестольное Евангелие. Все очень ветхое, дореволюционное, но то, что составляет для владыки огромное сокровище, потому что это хранилось с тех пор, когда о таких книгах даже подумать опасно было, не то что достать их! Это сейчас их можно купить практически в каждом церковном магазине, а тогда это все было на вес золота.

Вот, он смотрит на меня испытующе и говорит: «Ну, куда мы все это с тобой денем?» А я, молодой да горячий, ни гонений не заставший, ни тайных богослужений не знавший, говорю бодро так: «Ну, это — в такой-то монастырь, это — в такой-то»... В общем, распределил все книги сразу.

А владыка так был изумлен, даже ошарашен: смотрит на меня, качая головой. Но ни слова упрека не сказал, ничего. Мог бы сказать: «Ты вообще соображаешь, что говоришь?!» или что-нибудь в этом роде, но ничего не сказал. Только вздохнул очень сильно. И вот этот шумный вздох был для меня красноречивее всяких слов: я понял, что для него значат эти книги и какую глупость я говорю.

Как владыка был добр к другим и строг к себе

Он всегда был очень добрый. Никогда не отпускал без подарка какого-нибудь: книжку или иконку, портрет, для родителей что-нибудь покушать передаст. Такую заботу о человеке сейчас редко встретишь даже в церковных кругах!

И у него было совершенно простое отношение к себе. Он был очень прост.

 

    

 

Когда владыка Кирилл приехал на кафедру, он был, можно сказать, шокирован теми условиями, в которых проживал владыка Михей. Старая коммуналка, все ветхое — все предельно просто и небогато. А к себе он относился очень строго. К людям — всегда с любовью, к себе — всегда предельно строго. Не помню, чтобы он меня за что-то поругал, хотя и было, конечно, за что.

Как владыка ревновал по Божественной службе

Еще случай вспоминаю. У владыки была травма ноги в конце 1980-х, когда он служил на приходе. Он торопился на электричку, упал и расшиб колено, и с тех пор сильно хромал — повредил сустав. Он ходил с палочкой, но костыли никогда не брал. Да и палочки тоже как-то всегда стеснялся. А боли были сильные, он пил болеутоляющие лекарства. Выпьет на ночь, а служить ему утром. Действие препарата — всего несколько часов, то есть он просыпался уже с болью: видно было, что еле ступает.

И вот, приезжает владыка с богослужения: лето, жарко, он весь красный, уставший после службы (где ещё и крестный ход был) и, еле ступая, поднимается на второй этаж по скрипучей крутой лестнице. Я: «Владыка, давайте я Вас поддержу!» — Он строго так на меня взглянет, рукой — раз в сторону, как струна выпрямится, и с такой скоростью взлетит на второй этаж, что я, если бы и бежал, догнать не смог бы.

Никакой жалости к себе у него не было. Мы-то любим, чтобы нас пожалели, по головке погладили, бывает, и всплакнем от жалости к себе, а он рукой меня властно отстраняет: мол, даже и не смей! Такой урок был хороший.

 

    

 

Служить очень любил — это для него было смыслом жизни. Святейший Патриарх Алексий II, с которым они были знакомы с 1960-х годов, бывало, говорил ему: «Владыка, Вы служите больше, чем Патриарх!» Не укоряя, а поддерживая и одобряя владыку.

Как владыка вел епархиальные дела

Одно из качеств владыки — это ведение епархиальной работы. В редких случаях он говорил свое весомое архиерейское слово, но практически всегда манера его работы заключалась в совете. Он собирал епархиальный совет и обращался к священникам: «Ну, что, отцы, вот такая ситуация у нас: как будем поступать?» Сначала всех-всех выслушает, все мнения, а потом подведет итог. Или выберет какое-то мнение, которое покажется ему самым нужным, или выскажет какое-то свое. Но всегда советовался — не так, как сейчас часто бывает, когда слышишь: «Вот так, и все! Чтоб через пять минут все по-моему было!» Нет, владыка был очень деликатен и уважал чужое мнение и достоинство.

Помню, один батюшка написал прошение на поездку, кажется, в Иерусалим. Владыка редко писал резолюцию односложную вроде: «Благословляю», и точка. Он всегда что-нибудь напишет еще: «Обязательно побывать в таком-то храме», «Обязательно помолиться за такого-то» и т. д.

Если какого-нибудь батюшку запрещали в служении, накладывали епитимью или в монастырь на исправление посылали, он тоже обязательно напишет: «Такие-то канончики прочитать, столько-то поклончиков каждый день сделать» и т. п.

Каждого человека он принимал очень близко к сердцу, так что все относились к нему, как к родному. И он всегда принимал всех людей, которые к нему приходили. Не только духовенство, но и бабушек, и простых женщин, и церковных, и не церковных людей — всех принимал, терпеливо слушал. Бабушки любили его еще с прихода, когда он был сначала штатным священником, затем настоятелем кафедрального собора, а потом на приходе в деревне — перед архиерейством непосредственно.

 

    

 

Многие его любили и помнили, как отца Михея. Бабушки-то не понимали, да и трудно им было произносить «Ваше Высокопреосвященство». Вот и называли по-старому: «Отец Михей», а он и не обижался.

По существу, он и был все отцом. С отеческой любовью всех выслушает. Не тогда, когда к нему приходили рассказать про интрижки или выяснять меркантильные вопросы, а когда приходили как к отцу — рассказать про жизнь, про беды, горести. Он слышал уже плохо, у него слуховой аппарат был — так он подсядет к человеку, настроит свой слуховой аппарат, колесико подкрутит, потом помолится, перекрестится, посоветует, пособолезнует: «Ничего, ты читай то-то и то-то».

И, действительно, по его молитвам помощь приходила. Пришла как-то одна женщина бесплодная со своим горем — ее один батюшка к владыке отправил помолиться. Она пришла, плачет, владыка говорит:

— Ничего, все будет хорошо!

— Да как же хорошо, когда я всех врачей уж прошла, а у меня все плохо-то?

— Все будет хорошо, говорю тебе.

И родила потом месяцев через десять ребеночка.

Вспоминается такой случай. Одна раба Божия, знавшая владыку еще священником, архимандритом, работала заведующей магазином. Она помогала приходам: собирала различные вещи для людей. Как-то ее водитель очень сильно занемог и, будучи больным, увидел во сне владыку: «Он подошел ко мне, перекрестил, и я встал с постели совершенно здоровым». Это при том, что владыку он не знал и видел его лицо лишь на фотографиях.

Вел себя очень просто. В течение рабочего дня, когда находился в епархии, он любил выйти во двор, пройти к епархиальному складу, где покупали утварь, свечи и книги со всей епархии. Он любил подойти туда, посмотреть, кто приехал. Подойдет к священнику, обязательно спросит, как дела на приходе, как матушка, как там детки — про всех все помнил. Как идет ремонт храма и т. д. Во всех аспектах приходской жизни он прекрасно разбирался.

Как владыка ездил на приходы

На приходы владыка тоже интересно приезжал. Никакого кортежа архиерейского не было — все приезжали на одной машине: вел ее иподиакон, рядом сидел владыка, сзади — протодиакон и еще два иподиакона. Вот такой был комплект.

 

    

 

Они приезжали на приход, быстро все выходили. Владыка благословлял народ, остальные проходили в храм и устраивали там встречу. А в это время владыка или с попадьей или со старостой поговорит, обойдет вокруг храма, все выспросит, и только минут через пятнадцать начинает служить. Но только к этому времени он уже все проблемы прихода знает: как священник служит, как себя ведет, как с прихожанами общается. И после Причастия подзывает к себе батюшку и уже по существу ведет с ним разговор.

Тогда же было время «гуманитарной помощи»: владыке посылали то кровати, то матрасы, то одежду, то консервы. И владыка всю эту помощь распределял по приходам да открывающимся монастырям. Он так поступал и когда сам был приходским священником, и когда стал архиереем. То же и с деньгами: принесут ему какую-то сумму — он ее в такой-то приход или монастырь передаст. Дает настоятелю бедного прихода: «Вот, батюшка: это на крышу».

Как владыка молился

Владыка служил часто и охотно, истово. На богослужении никогда не отвлекался. Не обращал внимания на разные помехи: духовенство, например, разговаривает или еще что. Не хотел терять молитву. Уж совсем в крайнем случае, если вопиющая ситуация, подзовет диакона и скажет ему: «Отец, почему священники в алтаре разговаривают?!» Тот идет, ему неудобно, но делает протоиереям замечание. А сам владыка никогда замечаний не делал.

 

    

 

Он никогда не вызывал к себе отцов на богослужение (за исключением, разве что если надо было кому-то награду вручить). Вот священники и старались сами узнать, где будет служить владыка, и стремились попасть туда на службу.

Во-первых, он никогда не ругался: мол, приехал такой-то батюшка поздно да цвет облачений перепутал или еще что-то. Главное, чтобы ты молился и другим не мешал молиться.

Во-вторых, все чувствовали благодать соборной молитвы, возглавляемой архиереем — это было так радостно! Поэтому и любили приезжать священники, чтобы служить вместе с архипастырем. Не было тут никакого сковывающего трепета, ужаса перед архиереем — мол, сейчас как «вразумит жезлом».

Как владыка проповедовал

Слово у него всегда было очень церковное. Проповедь, с одной стороны, очень простая и доступная, но, с другой стороны, всегда пропитанная цитатами из Священного Писания или святых отцов. Молодые священники к нему обращались, как бы им проповедь поизысканнее, покрасивее составить, какие бы приемчики использовать риторические. Владыка говорил: «Знаешь, я в свое время много разных способов проповеди перепробовал и понял: чем проще, тем лучше».

И это его простое слово очень глубоко проникало в сердце — народ очень любил его проповеди. После богослужения всегда его обступали взять благословение, потому что люди чувствовали тепло и любовь от него. До сих пор встречаю людей — сколько уж времени прошло с кончины владыки! — они, может быть, и видели его один раз всего, но самое доброе значительное событие в их жизни — это их общение с владыкой, как он, например, до головы человека дотронулся. Рассказывают: «Не помню, что за праздник был. Ну, все пошли, и я пошел (пошла). Почти безразлично все было, пока владыку не увидел (не увидела). Подошел ко мне, благословил, и моя жизнь изменилась».

Как владыка заболел

 

А потом, под Успение 2001 года, у него случился инсульт. Владыку увезли в больницу, врачи собрали консилиум, обступили его и сказали: «Четыре дня. Максимум — две недели. Но это из области фантастики».

 

И тут приехал Алексей Викторович Забусов — главный анестезиолог области. (Его бабка — мудрая женщина — в свое время взяла благословение у преподобного Серафима Саровского на весь свой род.) Алексей Викторович быстро разобрался в ситуации, и владыку перевели в областную больницу. Там нашлись препараты, которых не было в первой больнице. Потихонечку стали прокапывать. Мы с матерью Февронией жили в реанимационной палате, я продолжал связь с миром — что-то нужно было привезти-отвезти, а матушка была только в палате безвыходно.

И я помню, что самая большая тревога владыки в таком состоянии была одна — богослужение. Он, лежа в реанимации, требовал подрясник и — ехать на службу! Гневался на меня, что я ему не подчиняюсь. Богослужение было для него необходимо как воздух. Вот эти слова: «Рясу, клобук, машину» — он произносил каждый раз, приходя в себя. Я начинал ему лепетать что-то, а он гневно: «Ты что меня не слушаешь?» В первый раз я его таким видел. Душа его рвалась ко Христу, а тело не могло, не подчинялось.

Как мы служили в больничной палате

Прошло какое-то время, и мы служили молебны в палате, но ему этого было недостаточно, мало было. Он жаждал литургии. И мы договорились служить литургию в палате.

Позвали Мальцевых. Это дочери известного протоиерея Игоря Мальцева, который пришел с Великой Отечественной войны в Троицкую Лавру. Вместе с архимандритом Гурием они приняли участие в ее открытии в 1946 году. Потом они надолго расстались, а в Ярославле встретились снова. После смерти отца Игоря дружба владыки с его дочерьми продолжалась. И они пели литургию, мы служили, а Алексей Викторович Забусов все время находился рядом с кроватью — смотрел, чтобы все было хорошо.

Заперли мы палату изнутри, начальству про литургию ничего не сказали. Владыка был неумолим и заставил облачить его в полное облачение! А состояние его было таково, что он не только встать не мог — он не мог головы поднять. «Я сказал: облачение!» Все облачение потребовал! Облачили — он успокоился. Я служу, переживаю, как он там. Смотрю боковым зрением: владыка потихонечку начинает слезать с кровати, пытается встать. Алексей Викторович кидается к нему: «Владыка! Вам нельзя вставать!» И насильно несколько раз укладывал его обратно в кровать. Владыка был очень недоволен.

Потом какие-то люди появились у палаты: знакомые и незнакомые. Медсестры пришли. Все хотели получить благословение у владыки — он и благословлял людей до обеда. Он должен был находиться в изнеможении после службы и попыток встать с кровати, а тут — сколько сил оказалось в нем! Благословлял, кропил святой водой (говорить не мог — речь была несвязной из-за болезни).

Идут люди, какие-то пьяные санитарочки, непонятно откуда взявшиеся. «Владыка, благословите, вот, я за ребеночка переживаю», — говорит заплетающимся языком. Он ее обнимет, утешит, водичкой святой покропит — она уходит цветущая прямо, радостная, без горя и печали.

Час примерно владыка всех благословлял, разных совершенно людей. Такой был радостный — чувствовалась в нем полнота совершившегося богослужения! Он сделал то, что должен был сделать: и послужил, и с паствой пообщался, и благословил — вот такой настоящий архиерей.

Потом перевели его в московскую больницу, он там провел сорок дней, сорокоуст. И там тоже было его удивительное служение: люди на глазах воцерковлялись. Приходили врачи, обыкновенные совершенно люди, далекие от Церкви. Он им ничего не говорил — ему и говорить-то было сложно. Но сам его светлый вид так влиял на сердца людей, что они проникались Христовым светом. Потом уже брали благословение — для нас все это было очень удивительно: простые санитарки, врачи, медсестры… С такой любовью нас провожали каждый раз — как родных! Надают-насуют нам всего с собой…

Как мы подружились с СОБРовцами

Потом, после московской больницы, мы вернулись в Ярославль и отправились в санаторий, в Сосновый Бор. Нас там очень хорошо принял Игорь Евгеньевич, директор санатория, военный врач и бывший офицер. Начнем молиться, он говорит: «Владыка, да я же неверующий, я же коммунист!» Мы ничего не говорили — мы свое дело делали, он — свое. А потом, смотрю, он начинает молиться вместе с нами. Потом начинает утверждаться в молитве, подходит к владыке, берет у него благословение. Такая вдруг ревность у него появилась, так он стал горячо верить! И он очень ревностно заботился о владыке.

Потом завязалась у нас дружба с СОБРовцами. Они охраняли владыку, чтобы разные люди не проникали к нему. И очень помогали, ведь нужна была сила, чтобы спустить владыку на колясочке на первый этаж, потом поднять, да и помыть тоже его было надо — одному-то мне не управиться. Наши отношения довольно быстро переросли в дружеские. У них даже соревнования были: кто сегодня у владыки дежурит. Потом они приезжали к владыке, в храм приходили накануне командировок на Кавказ. Так и сейчас все осталось.

Как больной владыка служил на Рождество 2002 года

 

Под Рождество владыка говорит: «На службу». Мы начинаем упорствовать, не соглашаться — пошли к врачам советоваться. Они говорят: «Понимаете, ведь лечение — это не только тело, тут и душа и дух должны участвовать в исцелении, поэтому пусть владыка служит». Мы решили везти его на службу в Ярославль. Как, на чем, неизвестно. Нашли какую-то «Газель» — посадили владыку на заднее сиденье, закутали в одеяло, повезли. Холод стоял жуткий.

 

Приехали к собору, вывезли владыку на колясочке, привезли в алтарь.

Он припал к Престолу с такими рыданиями — видно было, как он исстрадался, истосковался без храма! Он припал к Престолу и прямо рыдал. Служить он не мог, говорить не мог, но мы решили, что без службы все-таки ему будет хуже. Мы вывезли его в Царские врата, он сказал тогда: «Мир всем!»

Левая сторона у владыки не работала совсем — мы решили посоветоваться с митрополитом Филаретом, сказали ему, что владыка нуждается в службе, хочет служить, но такая вот ситуация — что делать? Он ответил: «Святейший Патриарх Пимен, когда был парализован, служил — его поддерживали. Пусть и владыка служит: не сомневайтесь — поддерживайте его!»

Вот так владыка и стал снова служить. Только мы первое время еще учились обращаться с коляской во время богослужения, чтобы не создавать трудностей для него. Служил он в полном облачении. Потом нам пожертвовали систему звукооснащения, и стали слышны его возгласы. Затем он начал снова читать проповеди после службы. Такое горение, такая ревность — пример для многих пастырей.

Как владыка служил после выписки из больницы

Первую проповедь он начал словами: «Наказуя, наказа мя Господь, смерти же не предаде мя», — и зарыдал. За ним зарыдал и весь храм.

Владыка говорил очень простые, но очень важные слова, касающиеся всех нас. Все боялись потерять его. Он продолжал совершать богослужения. Продолжал и заниматься епархиальной работой, как и раньше. Так же вставал рано утром. Мы читали утренние молитвы и правило ко Причастию. Если он служил, то причащался на литургии; если не служил — причащался дома. В последнее время он причащался каждый день. Потом — легкий завтрак, необходимые процедуры и работа в кабинете с документами.

Когда владыка лежал в Москве, к нему приезжал Сергей Андреевич Зегжда, профессор, духовное чадо митрополита Гурия. Он представил владыке диссертацию игумена Варсанофия (Веревкина) «Учение о молитве Иисусовой». Владыка твердым четким почерком написал на листке бумаги свое благословение — просто удивительно, насколько ясно работал его ум даже в таком болезненном состоянии! Так что рука у владыки была твердая.

 

    

 

Он совершал богослужения по всей епархии, не только в Ярославле: мы ездили и в Углич, и в Рыбинск, и в Переславль. Ездили с ночевкой — это в таком-то состоянии! Удивительно, как он выдерживал такую нагрузку. Несколько раз выходили с ним крестным ходом, на колясочке.

Он читал и канон Андрея Критского, и службу Двенадцати Евангелий. Постоянно пребывал в молитве, очень мало разговаривал. Когда не было необходимости, всегда молчал. Когда надо, скажет. Постучит по столу, если разговор не нужен, — все понимали, что пора расходиться.

Как владыка в детский лагерь ездил

В детском лагере Северной железной дороги директором работала Любовь Михайловна Нишина, большой души человек, добросердечный. Она заметила, что когда приезжает владыка, дети (а их человек четыреста) ведут себя хорошо, никаких происшествий не происходит. Нет владыки — кто-то руку сломает, подерется или еще что-нибудь. Она поэтому всегда просила владыку приезжать почаще и оставаться у нее подольше.

В конце смены она пригласила владыку на прощальный костер. Я думаю: «Господи, ну зачем это все?» А владыка говорит: «Поедем!»

 

    

 

Он очень любил детей — не было в нем никакой формальности. Холодно было, а теплой одежды мы не взяли. Любовь Михайловна говорит, что у нее есть какая-то курточка. Дает кошмарного вида болоньевую курточку советского периода — владыка ее надевает. И вот, в этой куртке, в скуфье мы приезжаем на прощальный костер.

Дети сразу забыли свои «хи-хи, ха-ха», встали, сказали: «Владыка, здравствуйте!» Сразу стали серьезными — откуда что берется! Мальчик подбегает: «Владыка, я вот вам малины нарвал — ешьте на здоровье!»

Владыка гладит его по голове — мальчик начал плакать: прильнул к нему как Иоанн Богослов ко Христу на Тайной Вечере. Уткнулся головой ему в грудь и плачет. Его спрашивает Любовь Михайловна:

— Ты что плачешь-то?

— Владыку жалко!

Удивительные откровения! Насколько любовь владыки проникала в сердца людей! Посидели мы какое-то время на этом прощальном празднике, стало холодать, и мы пошли в корпус.

Навстречу попалась знакомая семья. Потом уже нам рассказали, что их сынишка четырех лет спросил:

— Мама, это Боженька?

— Нет, это не Боженька.

— А вокруг него такое солнышко и с ним тепло-тепло!

Мы-то не замечаем, а чистые сердцем дети увидели…

У Любови Михайловны в кабинете цветок красивый расцвел — по-моему, это была каменная роза. Ну, расцвел — красиво, конечно. Но она сказала, что он расцвел впервые за все время — годами тут стоял, ничего не было. А когда владыка уехал, перестал цвести...

Как владыка угощал людей и смотрел мультики

Детей он очень любил. Простой в обращении, бесхитростный, как ребенок. Когда садились где-нибудь за стол, он не любил, чтобы за ним ухаживали. Даже когда болел. А сам очень любил за другими ухаживать. Ещё со времен митрополита Гурия у него осталась привычка все красиво сервировать. Он и ел очень красиво.

Был такой случай с СОБРовцами. Владыка всех угощал, а один отказывался от еды. Товарищу все передавал: «У моей девушки сегодня день рождения — еще наемся. Вместе с девушкой в ресторан пойдем». Товарищ ему намекает: мол, владыка благословил, так ты ешь. Тот всё отказывается. Ну, ладно. Товарищ-то наелся хорошо, а после обеда звонит тому его пассия и отменяет встречу... Тут все захохотали, а парню обидно: и голодным остался и без праздника. Но сам виноват, надо было слушать владыку.

Как-то один СОБРовец говорит:

— Владыка, а давайте посмотрим с Вами мультик!

— Давай! А какой мультик-то?

— «Алеша Попович и Тугарин-змей».

Начали смотреть: офицер от хохота по полу валяется — так ему мультик понравился. Я говорю: «Может, выключим, а?» «Нет, нет», — говорит владыка. А мне уже совсем неловко — мы же телевизор практически не смотрели. Я говорю: «Владыка, неужели Вам нравится?» Он так пальцем показывает на майора: «Ему нравится».

И ради этого человека он до конца весь мультик посмотрел. Конечно, мультик ему был неинтересен. Только ради любви к человеку он на это пошел. Ради человека он готов был многое терпеть. Сравниваешь с собой, с современным миром — бездна между нами…

Я предложил как-то владыке отключать рабочий телефон после рабочего дня. Он на меня как глянет:

— Ты что?

— Но, владыка, могут ведь и в одиннадцать вечера позвонить…

— Не смей! Вдруг позвонит кто-то, кому нужна помощь!

Бывало, священники поздно звонили: проезжали мимо и хотели навестить владыку, — он их и чаем напоит, и с собой подарок даст. Столько лет прошло, а батюшки это гостеприимство в своем сердце носят, как драгоценную жемчужину.

Как владыка умирал

 

Начались ухудшения у владыки. Был приступ, вызвали скорую — у него упало давление и, похоже, что отказали почки. Давление подняли, но с почками ничего уже не поделаешь. Позвонили Алексею Викторовичу: что делать? Он очень хороший врач, дар диагноста у него прекрасный, его прогнозы практически всегда сбывались. И сейчас он сказал: «Дайте человеку спокойно умереть. Ведь смерть — это таинство… И нехорошо будет, если владыка умрет в больнице». Мы подумали и сказали, что владыка останется дома, в больницу не поедет.

 

Врачи скорой, кстати, тоже изменились: приехали такие суетливые, а тут, у владыки, стихли, стали говорить полушепотом, с благоговением. И уехали от нас совершенно другими людьми: было впечатление, что вся их жизнь перевернулась.

Мы позвонили правящему архиерею (с 2002 года владыка Михей был за штатом). Архиепископ Кирилл был в отъезде, но позаботился обо всем и дал необходимые распоряжения по телефону. Мы служили молебны, читали акафист без остановки.

Время было вечернее, и вдруг стали приходить все близкие люди. Все, кто знал владыку, стали приходить: друзья, знакомые, СОБРовцы, и т. д. Начинаешь лучше понимать, как апостолы могли собраться на Успение Божией Матери...

— Вам кто сказал про владыку?

— Никто, мы сами пришли проведать.

Накануне смерти у владыки ухудшилось самочувствие, и он стал печален. Я думал, как бы подбодрить его. А нам как раз пожертвовали новое белое облачение. Я, радостный, прихожу, показываю владыке: «Смотрите, владыка: новое облачение!» Он вздохнул: «Ну, это на погребение». Уходя из этого мира, в мыслях он был с Богом.

Владыка лежал, мы читали акафист Казанской иконе Богородицы. Только пропели тропарь и кондак, как меня подзывает доктор и показывает, что владыка издает уже последний вздох. Одна женщина, бывшая там, рассказывала, что в это время она увидела, как изможденное лицо владыки вдруг просветилось.

Как почившему владыке искали гроб

После посмертного облачения владыки встал вопрос о гробе. Не хотелось, чтобы гроб был каким-то вычурным, пафосным, как для «новых русских» (такой нам хотели дать в ритуальном агентстве). Наутро привезли гроб из Толги — скромный, красивый, достойный. Его, оказывается, заказала игумения Варвара, человек мудрый и практичный. Какое-то время в этом гробе находились мощи святителя Игнатия (Брянчанинова), пока рака, хранящая их, находилась в ремонте. Вот такая получилась духовная преемственность.

С отцом Иоанном (Крестьянкиным), кстати, то же самое вышло. Он держал гроб в своей келье, а потом обрели мощи преподобного Симеона, и их не во что было положить, вот отец Иоанн и пожертвовал свой гробик. Какое-то время мощи старца Симеона лежали в гробике отца Иоанна. Потом заказали раку, мощи поместили в нее, а гробик отдали отцу Иоанну. И он, когда умер, по преемственности лег уже в тот самый гробик.

Как владыку отпевали

Утром, 23-го числа архиепископ Кирилл благословил везти тело владыки Михея в Феодоровский собор, чтобы все могли с ним проститься. Было еще рано, никого на улице. Идет какая-то незнакомая женщина, спрашивает: «Это кто: Михей?» Мы говорим: «Да». И она заплакала прямо навзрыд. Вот было такое первое оплакивание владыки.

Двое суток круглосуточно шли люди прощаться с владыкой, приезжали священники со всей епархии, из Москвы приезжали, весь гроб был в цветах. Служили все время. Владыка Симон, он был в то время на покое в Бабаевском монастыре, сказал тогда: «Когда я умру, сделайте мне так же красиво!»

На отпевание приехали митрополит Герман (тоже из плеяды духовных детей митрополита Гурия), митрополит Симон, архиепископ Евлогий, архиепископ Александр Костромской, наш правящий архиепископ Кирилл, митрополит Валентин Оренбургский. Народу было битком!

 

    

 

Гроб обнесли крестным ходом вокруг собора, вокруг церкви, которой владыка посвятил всю свою жизнь.

Когда стали читать Евангелие на отпевании, то осенний дождь прекратился, и луч солнца лег на Евангелие. Когда закапывали гроб, солнце сияло, ветра не было. А два дерева качались над могилой — владыки Михея и митрополита Иоанна (Вендланда). Не было чувства страшной печали — была какая-то светлая грусть, исполненная надежды и радости.

Обычно тело костенеет. Но когда дети и бабушки подходили ко гробу проститься и не могли дотянуться, священник брал руку владыки и давал приложиться к ней — рука была мягкая.

В качестве завершения расскажу ещё одну историю.

Как делался Патриарший ладан

Однажды, когда владыка был уже болен и передвигался на колясочке, к нему приехали несколько людей — один из Таиланда, другой — профессор из Японии, океанолог. Отец Олег (Черепанин) был переводчиком. После встречи тайцы сказали владыке: «Если бы вы оказались в Таиланде, то через год там все были бы крещеные». Тайцы вообще придают мало значения словам — у них очень сильно внутреннее восприятие. И хотя владыка, по своему обыкновению, ничего не говорил, они так почувствовали его внутренний склад, что сказали именно такие слова: «Даже если бы вы сидели там, у нас, молча, то люди все равно стали бы православными».

Ну, а японский профессор решил создать по библейским текстам то миро, которым помазывали пророки Ветхого Завета, и ладан, который описывается в книге Левит. В своей лаборатории он пытался их воссоздать, но у него ничего не выходило: то пропорции не те, то еще что-то не так. И он измучился уже — не ел, не пил. И тут ему приснился владыка Михей: он подошёл к нему и сказал на чистом японском языке: «Этого положи столько-то, этого столько, а смешай так-то. Понял?» И ушел. Профессор вскочил утром, пошел в лабораторию, сделал так, как ему говорилось во сне, и у него все вышло. Сейчас, кстати, этим ладаном мы и пользуемся: «Патриарший» ладан называется.