Свято-Тихвинский Богородицкий женский монастырь

Ефрем Филофейский. Моя жизнь со старцем Иосифом.(отрывки из книги)

 По вопросам приобретения книги просим обращаться по адресу ahtyrkniga@gmail.com или andrvlas@yandex.ru

Тел.: +7 916 483 73 77 (Россия), +38 05446 33 887 (Украина).

Все средства, полученные от продажи книги, пойдут на восстановление Ахтырского Свято-Троицкого монастыря.

 

Глава третия. Первый день.

...

   Прежде чем началась литургия, на меня надели подрясничек со столькими заплатками, что никто не знал какой была его изначальная ткань. Он весил килограммов пять от заплаток и грязи. Но я его надел, и мне казалось, что я надел нечто царское, очень славное и очень светлое. У меня была такая радость, которой не бывает даже у царя, когда его облачают в царскую мантию. Затем старец дал мне матерчатый пояс и скуфейку, которая была от нестиранности жесткая. Как брезент.

- Постой-ка здесь! – сказал он мне.

  Дал он мне ряску одной святой Старицы, усопшей монахини Феодоры. Я её надел. Ряска благоухала. В это мгновение вышел из алтаря отец Ефрем, взять благословение Старца, чтобы служить литургию и сказал мне:

- Зачем ты надел рясу? А ну-ка быстро сними её!

   Старец обратился к нему:

- Тише, отец, оставь в покое монашка. Дай нам его разглядеть немного.

  У меня еще только пробивались усы. Тогда Старец сказал отцу Ефрему:

- Ну хорошо, подходит для священника. Видишь, я ждал какого-нибудь монаха, чтобы у нас был священник, вот он и пришел.

 И пообещал мне:

- Пошьем тебе красивое облачение, когда рукоположим тебя.

   Мы еще не успели поговорить толком, а он уже знал, что я могу стать священником. И радовался, что будет свой священник, потому что отца Ефрема часто не отпускал отец Никифор.

***

   Как только закончилась Божественная литургия, мы вышли из церковки. Было уже утро. Старец сказал мне:

 - пойдем-ка попьем чего-нибудь и перекусишь немного, потому что сейчас все то, что ты привез, ты будешь перетаскивать на спине.

   Мы привезли целую лодку вещей, которые нам насобирали люди. Поскольку все духовные чада отца Е. знали, что я поеду к старцу Иосифу, они мне дали пшеницу и многое другое. И все это мы теперь должны были перетащить в сетях на спине.

   Но прежде Старец нам дал чай из розмарина, червивые сухари времен Ноя и сыр, который и топором не разрубишь. Камень, обезжиренный, червивый. Кто знает, какого века он был?

-Ешь мой монашек, ешь, потому что сейчас пойдешь таскать.

   Я не мог есть, потому что в лодке у меня была рвота из-за волнения на море.

- Я не хочу есть, потому что мой желудок...

- Ешь, ешь, будешь сейчас носить вещи.

  Пока я ел, Старец меня разглядывал. Он заметил, какой я худой и произнес:

 - В чем только у тебя душа держится!

- Не смотрите, Старче, снаружи. Смотрите на то, что у меня внутри, на то, что я хочу работать Христу.

   Как только мы поели, он сказал:

- Теперь бери торбу, бери посох и ступайте таскать.

 Я ничего не умел: ни взваливать на себя груз, ни ходить по диким скалам. Я был скелетом. Скелетом! И с постоянно повышенной температурой!

- Это буду носить я?

-Ты.

- Буди благословенно.

   И сразу, с утра – с моря на гору: по вырубленным ступенькам перетаскивание тяжестей. Вот так с божией помощью мы и приступили.

 Когда мы закончили, Старец сказал:

- Не думай, что ночью ты будешь спать. Нет, у нас ночью бдение! Мы спим вечером два часа, а затем совершаем бдение – кто восемь, кто десять часов – с четками, поклонами и чтением. Сделаешь каких-нибудь пятьсот поклонов – тогда и посмотрим, что с тобой делать. Это будет твоей первой порцией. Если тебе станет дурно, приходи ко мне в каливу, вон туда.

  И началось у меня бдение каждую ночь. Поскольку меня борол сон, я каждый вечер ходил на бдение к Старцу. Он, выйдя из каливы после молитвы, садился и учил меня, а я сидел и слушал.

Глава четвертая. Воспитание Господне

 

 

Когда я был новоначальным, моя гордость была выше меня ростом. Я думал, что представляю из себя нечто, потому что с детских лет вел строгую жизнь, имел мать-подвижницу, потому что духовником моим был святогорский иеромонах, который держал нас в строгих церковных и монашеских рамках. Вся моя жизнь, прежде чем я ушел на Святую Гору, была совершенно непорочной и чистой. Я не уклонялся ни на право, ни налево. Конечно, это случилось только по благодати Божией.

 Люди, не умеющие оценивать духовные вещи меня очень сильно хвалили и считали святым ребенком. Из-за этого множества похвал я думал, что уже достиг третьего неба. Похвалы причинили мне вред так, что я этого не заметил. Я заразился этим микробом, не заметив того. Я был отравлен гордостью и тщеславием.

  Но Старец, умеющий хорошо видеть вещи как они есть, своим острым взором заметил, какой зверь живет во мне. И взялся его убить. Он вооружился клинком послушания и стал разить во мне этого зверя. Он хорошо умел прокладывать путь смирению, поэтому почти все время моего послушания было ничем иным, как сплошным суровым воспитанием.

 Я попал в руки профессора, ученого. Он видел мою душу насквозь и с первого дня начал её исцелять. Он решил сделать из дубины человека. Старец не оставлял меня в покое. Его отеческая любовь воспитывала меня так, что если кому рассказать, то некоторым это покажется невероятным.

 Старец Иосиф меня непрестанно обличал, ругал, оскорблял – это было лекарством для исцеления моей души. Он знал, что только поношения и оскорбления приносят духовную пользу, ибо тот, кто их терпит, приобретает венцы, а гордость и тщеславие удушаются. Он со всех сторон наносил по мне мощные удары молотом, чтобы удалить имевшуюся во мне ржавчину. Эту ржавчину я заметил, когда он начал меня обличать, делать мне замечания. Но, конечно по благодати Божией, я не разу не открыл рта, чтобы спросить: «Почему? Что я такого сделал?»

***

 Старец был очень строгим. Он  меня разбивал наголову. Как говорит поговорка , каждый день обтесывал меня топором. Чего он только со мной не делал! Чтобы ко мне обратиться, позвать меня, он употреблял всевозможные оскорбительные слова и все соответствующие эпитеты. Вот что было мучением! Все те годы, что я был рядом с ним, я только два раза услышал из его уст свое имя. Обычно он звал меня так: дурень, косорукий, вавулис (разговорное обращение к очень маленькому ребенку, подобное русским словам «бубуся», «дюдюня» и т.п.), малой и другими подобными прозвищами. По имени – никогда. Но сколько любви было за этими изощренными колкостями, какая чистая заинтересованность за этими оскорблениями! Он не только меня ругал, но иногда даже и поколачивал. Я ему говорил: «Старче, бей меня, колоти. Пусть треснет моя гордость». Конечно, все это мне доставалось потому, что я нуждался в этом, потому, что моя гордость была больше меня и я должен был хорошенько всего этого отведать.

 Конечно он меня обличал, то есть клал лекарство на мою рану, мне было больно. Но сколько благодарна сейчас моя душа за эти хирургические вмешательства, которые подобно скальпелю производило его чистейшее слово. Моя гордость брыкалась и говорила: «Почему только по отношению к тебе Старец проявляет такую строгость? Почему он тебя ругает?» Почему, да почему. Гордость во мне надувалась, чтобы я воспротивился, поскольку это была страсть, это был бес. Но, благодаря наставлениям Старца и просвещению Божию, я вел суровую борьбу со страстью, жившей во мне. Я ведь непременно должен был задушить этого зверя, убить его. Ибо я знал, что если зверь не умрет, то он не даст мне вздохнуть от его нападок. Во славу Божию, молитвами Старца и моей матери, я за все эти годы не проронил ни слова, чтобы возразить Старцу. Я все это принимал, поскольку чувствовал в себе гордость и говорил себе: «Раз ты такой, ты этого заслуживаешь».

 День и ночь непрестанный нагоняй. Не день ото дня, а каждый день. Ох-ох-ох, что со мной делал Старец! Я не мог перевести дух от взбучек. Так я распинался душой, чтобы сподобиться воскресения. Мне было больно – и я шел в свою келлию, обнимал Распятого и со слезами говорил: «Ты, будучи Богом, претерпел пререкания, несправедливости от толпы грешных людей. Я же, грешный и страстный, разве не приму одного обличения? Старец поступает так, потому что любит меня, потому что цель его – спасти меня». И я чувствовал, как укрепляется моя душа, чтобы вытерпеть распятие.

 Я, конечно изнемогал, потому что был слаб душой. Требуется борьба до крови для избавления от великой и безумной страсти гордыни, которую мы унаследовали от Адама.

 По молитве старца, я возражал помыслам, противоречил им, вступал с ними в войну. «Буди благословенно» было моим ответом Старцу. Я старался быть выше помыслов. Я плакал, потому что страсть брыкалась. Мало0помалу я избавился от этого недуга. Это был начальный этап для меня, не прошедшего еще никаких испытаний, ни на что толком не способного, худущего, с постоянной температурой. Так начался мой монашеский путь, изменение моей жизни. Это была трудовая, но прекрасная жизнь.

***

 Прошло немного дней с тех пор, как я пришел к Старцу, и он спросил меня:

- Слушай. Малой, что ты еле ноги таскаешь! Скажи-ка что ты сделаешь, если однажды какой-нибудь брат потеряет с тобой терпение, накричит на тебя и даст оплеуху?

-Я скажу: «Простите».

- То есть скажешь: «Просите»?

- А что же еще я скажу?

-Ладно, посмотрим, - и он меня отпустил.

 Прошло несколько дней, и он, наверное, подумал, что я забыл этот разговор. Была пятница, а утром в субботу должен был прийти отец Ефрем служить литургию. Старец  пришел и сказал:

- Слушай, завтра ты будешь петь. Смотри, поупражняйся немного.

-Буди благословенно.

 Но откуда мне было знать пение? Когда я был в миру, я не пел. Я только слышал, как певцы поют в церквях, и кое-что запомнил на слух.

 Пошли мы в пещерную церковку. У каждого здесь было свое место. В стасидиях справа Старец, слева – отец Арсений. Посредине –я. Отец Афанасий стоял сзади, а отец Иосиф  - на месте чтеца.

 Началась божественная литургия. Подошло время малого входа. Так как была суббота и было приготовлено коливо, на тропарях нужно было петь « Со святыми упокой», кратким распевом. Старец мне сказал:

- Пой «Со святыми упокой».

 Я, бедный знал только тот распев, который слышал на панихидах в миру. Я не знал как это песнопение кратко поют на Святой Горе. И начал несчастный петь медленно-медленно:

- Со-о свя-я-я-ты-ы-ми-и-и...

 Ой-ой-ой! Как даст он мне затрещину прямо в церкви! Досталось мне. И хотя рука у старца была как у девочки, но если тебе досталась оплеуха...Лучше не говорить!

 - Что ты поешь?! Что это за распев?! Дурень! Разве так поют, идиот?!

 Священник в алтаре прямо остолбенел.

- Прости, Старче.

- Разве у нас теперь панихида?!

- Прости. Старче.

- Прельщенный! Сейчас, как только закончится литургия, станешь там у двери, низко склонишься, и все будут проходить мимо тебя, а ты будешь просить прощение, как человек в прелести.

 Закончилась литургия, я причастился, стал на колени у двери:

-Простите меня, отцы, я впал в прелесть. Простите меня, отцы, я  прельщенный.

- Да, ты в прелести.

- Я впал в прелесть, простите меня.

 Настолько строгим был Старец. Но при этом очень благодатным.

***

   Помню однажды был праздник Святых Апостолов и пришел отец  Ефрем из Катунак служить литургию. А я ему накануне должен был приготовить еду и на следующий день разогреть. Старец заботился об отце Ефреме, потому что отец Никифор кормил его не слишком хорошо, хотя тот был очень болезненным. Наш Старец кормил его как следует, чтобы тот хорошо себя чувствовал, когда служил у нас. Старец говорил: « Если с ним что-то случиться,  - все, мы пропали, не будет у нас священника. Дай ему хорошо поесть, чтобы он набрался сил».

   Не знаю уж почему, но в тот день я должен был приготовить еду пораньше. Я поднялся, начал готовить для батюшки, а Старец пришел ко мне и, стоя у меня над душой, говорил:

- Не умеешь готовить, забодай тебя комар.  Так готовят мирские, а ты хочешь, чтобы это ел священник?

 Откуда мне было уметь готовить? Я есть-то правильно не умел. Дома у нас готовила мать. А я не знал. Как яичницу поджарить.

 Потом я научился всему этому от Старца.

   Как только я закончил готовить, Старец мне сказал:

- Ну давай, остолоп, быстро неси это.

 Я принес еду, дал её батюшке.

 -Убирайся с моих глаз! Скройся, чтобы глаза мои тебя не видели! Быстро проваливай в свою келлию.

- Буди благословенно.

 Я взял благословение у Старца и пошел в свою келейку, которая была рядом. Сбежал по ступенькам, вошел в келлию. Лишь только ступил туда ногой, как пришло благословение Божие по молитве Старца. Я удостоился посещения Божия, да такого, что разве только глаза мои не видели присутствия святых апостолов! Такая благодать, такое благословение! Из глаз моих бежали слезы. Не потому, что меня отругал старец, но потому, что я не мог сдержать радости и веселия, которые испытывал от присутствия святых апостолов. Это был их праздник, и поскольку апостолы терпели оскорбления за Христа, поскольку над ними насмехались, их били, их бичевали книжники и фарисеи, Сам Христос увидел мой ничтожный подвиг и послал Свое благословение. Я не знал, где находился, слезы лились ручьем. Я упал на пол и плакал, плакал, а в душе моей была радость. И я говорил себе: «Какое благо сделал для меня Старец!» Гораздо позже я узнал от других, что, как только я уходил, Старец благословлял меня, хотя в глаза всегда отчитывал.

   Однажды, когда я был новоначальным и пришел отец Ефрем из Катунак, Старец позвал меня.

- Вавилус, сделай-ка нам кофе.

- Буди благословенно.

   И как только я удалился, Старец тихонько сказал: «Буди благословен всегда!» - и несколько раз благословил меня.

 А во время исповедания помыслов он никогда не говорил со мной резко. Он мне объяснял, из-за чего я совершил ту или иную ошибку, какие причины её вызвали, раскрывал каждую мельчайшую подробность – от первого принятия помысла до исполнения его на деле. С  такой ясностью он мне это показывал, что я говорил себе: «Он знает меня лучше, чем я сам».

 

Глава седьмая. Наше бдение.

   Главным делом нашего дня было бдение. Все совершалось ради того, чтлбы нам было удобно творить ночную молитву. Тогда, в пустыне, наш устав велел вставать ото сна после захождения солнца и приступать к молитве. После пробуждения мы выпивали по чашечке кофе – лишь для того, чтобы это помогло во время бдения. Пить кофе перед ночной молитвой велел нам Старец. Исключение составляли те, кто кофе пить не мог. Немощным братьям разрешалось немного перекусить для подкрепления сил. После кофе мы клали поклон Старцу и молча, не говоря ни одного слова, расходились каждый в свою келлию. И там, по методу и способу, которым нас научил Старец, мы причтупали к молитве и бдению. Мы произносили Трисвятое, затем садились на скамеечки и предавались скорби, памяти о смерти, воспоминанию о Христовом распятии. Ничего другого нам на ум не приходило. После пробуждения у нас все время была память смертная.

 Старец нам говорил, что ум сразу после сна отдохнувший, чистый. И поскольку он находится в таком состоянии чистоты и покоя, это самое подходящее время сразу дать ему, как первую духовную пищу, Имя Христово. Садись на свою скамеечку и прежде чем начинаешь творить молитву «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!», на несколько минут задумайся, поразмышляй о смерти. Так учил блаженный Старец, вся жизнь которого была ничем иным, как непрестанным побуждением себя к молитве.

  Так мы все сидели по келлиям, затворившись в темноте. У нас были только четки и поклоны, поклоны и четки – больше ничего. Я закрывался иногда на два, иногда на три часа, творя умную молитву. Часто я сидел и пять часов. Лишь только ум мой затуманивался и меня начинало клонить ко сну, я выходил во двор. Когда мы уставали от умной молитвы, Старец нам советовал читать, размышлять о духовных вещах, вспоминать свои грехи и вновь возвращаться к умной молитве.

   Давал он и такое наставление. «Смотри,- говорил мне Старец, - когда я не нахожу утешения от молитвы, я пою заупокойные тропарики, один, другой и плачу. Вспоминаю смерть и тому подобное. И ты, дитя мое, если не идет молитва, если она не действует сама и не сильна, обратись к плачу, чтобы получить пользу от него. Не находишь пользы от плача, обрати ум к Распятию Христову. Не можем получить пользу от этого, обращаем ум к нашим грехам. Если и при этом ничего не выходит, вспоминаем наши немощи, отмечаем, в чем они проявляются, чтобы на следующий день подвизаться в борьбе с ними». Исчерпывающее поучение. Не вокруг да около, а по существу. Не в бровь, а в глаз.

***

...

   Старец всегда держал нас в состояни трезвения. Мы не знали, что такое нерадение, что такое спать во время бдения. Это нашей общине было неизвестно. Старец сделал нас стальными. Потому что он первый был – чистая сталь. Я был самый последний, так как был самым слабым душевно и телесно. Братья мои были намного лучше меня.

   По нашему уставу бдение совершалось всю ночь. Смог ли ты поспать накануне вечером, не смог ли из-за искушения или по другой причине – бдение ты должен был совершить! Таков был устав. Нельзя было сказать: «Я устал, отдохну-ка, потому что таскал груз, работал». Это не могло отменить устав. Какой бы не была дневная усталость, бдение происходило всенепременнейше. Поспали мы в положенное время или нет – мы обязательно должны были подняться на закате солнца и начать бдение. Тебя борол сон, ты мучился борясь с ним? «Бдение твое ты совершишь!» - говорил Старец. Он не допускал никакого снисхождения, брат не мог быть освобожден от бдения.

   У нас не было распорядка в расписание дня, не было такого, чтобы мы поднимались то в один час, то в другой или не отдыхали в положенное время. Если кто-нибудь так не мог, он шел в другое место. То есть каждый должен был соблюдать этот распорядок, иначе он не мог здесь остаться: или сам уходил, или его прогонял Старец. Здесь надо было исполнять его устав, совершать этот подвиг.

***

   Когда к нам приходил священник, мы, после шести часов уединенной молитвы, служили литургию в полночь. Зимой, зимой, когда она заканчивалась, была еще ночь. Мы шли спать, а когда вставали, все еще было темно. Летом же, когда мы поднимались, было уже светло. Всю ночь каждый из нас пребывал один, и только на литургию и трапезу мы собирались все вместе. Это было очень здорово, всем это очень нравилось.

   Я на бдении сильно уставал и должен был поспать перед дневной работой. Утром – снова перенос тяжестей, походы за дровами и водой. В те дни, когда трапеза и у нас была дважды, я должен был встать до восхода солнца и приготовить еду, чтобы отцы перед работой поели. Затем я убирал со стола, мыл посуду и готовил обед. Отцы шли заниматься рукоделием и другой работой, а я отправлялся в резерв. Хорошая была жизнь! Днем, во время работы, мы молились. Мы были простодушны как дети. « Пустынным живот блажен есть. Непрестанное Божественное желание бывает мира сущим суетного кроме».(Степенны антифоны 1 и 5 гласов)

   Часто я вечером просыпался, садился и чувствовал, что не отдохнул. « Который сейчас час? Ночь? День?» Мы ведь закрывались, когда спали. «Какое сегодня число?»Еще можно поспать, ведь я спал только полчаса. Как я сейчас осилю десять часов бдения?» Я смотрел на предстоящую ночь и говорил себе: « Мука мученическая! Как мне её осилить, когда я не выспался и не отдохнул?» После литургии, опять же сна было очень мало, а затем работа, работа, работа. Вот поэтому мы шли прямиком к туберкулезу. Но наше послушание Старцу было абсолютным. Непрестанные труды, выговоры, нагоняи. У меня совершенно не было покоя: с одной стороны работа, с другой – взбучки, упреки. И рот на замок. Какое там заговорить! Говорить было строжайше запрещено. Разве что с отцом Арсением, когда мы были у себя.

***

   Старец нас учил, что тот монах, который не совершает бдения и который не сделал своим достоянием Иисусову молитву, не может называться монахом. Монах без бдения, не ставший нощным враном на нырищи (Пс.101,6), как бы птицей, которая не спит и поет, монах, не приобретший трезвения и молитвы, монахом, по- сути назван быть не может. Он монах не по душе, а лишь по внешности. Он еще не возродился, он еще не познал особой благодати монашеского жительства.

   Благодаря сознательному бдению, монах приобретает, как говорят отцы херувимские очи. Он приобретает такое трезвение, что издалека видит бесов, ополчающихся на него со злобным лукавством, стремясь сделать подножку монаху-подвижнику. Он замечает даже малейшее движение страстей и таким образом успевает принять необходимые меры.

   Старец, этот философ нынешнего времени, знал, что такое бдение ради Бога. Это не то бдение, когда всю ночь ловят рыбу или шатаются по улицам или дискотекам. Бдение – то, что я совершаю в Боге. Что значит «в Боге?» Это значит, что ум восходит, проходит через Небеса, видит Слово Божие, которое выше ума и понятия, на Престоле и Славе превыше Небес, и там беседует с Ним. А сердце радуется и человек восклицает: «Блажен тот, чей ум в Боге! Он счастлив и блажен». Так говорят и отцы: « На монаха, совершающего бдение с ведением, то есть молящегося с трезвением, смотри не как на человека, но как на ангела Божия». Вот какова истина, вот что такое монах!

 

Глава 9 «Борьба с помыслами»

Иногда у Старца случалась обычная икота. Воспользовавшись этим, диавол нашел ко мне еще одну лазейку, поскольку у меня было и есть много гордости и я много думал о себе. Ведь в миру мы старались жить по-христиански, из-за этого нас превозносили до небес и в итоге раздули мое мнение о себе и мою гордость. Конечно, когда я пришел к Старцу и прошел через печь его воспитания, тогда увидел, что я - дырявое сито.

Так вот. Из-за икоты Старца помысл начал мне говорить: «Вот, у Старца это оттого, что в нем бес. Это бес заставляет его икать».

О-о-о! Какую горечь, какой яд ощутил я в своей душе! «Ты только посмотри, что говорит этот помысл!» - сказал я себе. У меня до тех пор таких не было. Лишь только он пришел, я возмутился, восстал на него. Нет, невозможно принять такой помысл о Старце! «Убью тебя!» - сказал я ему и начал войну, стал ему противоречить.

Когда я рассказал об этом Старцу, он улыбнулся: для него это было как семечки щелкать.

- Не расстраивайся, дитя мое, пусть он говорит, что хочет. Не придавай этому никакого значения. Произноси Иисусову молитовку, дитя мое. А он пусть себе болтает. Он тебе еще много чего скажет. В одно ухо вошло, из другого вышло. Рвота ада бесконечна. Никто не может легко справиться с диаволом. Не начинай с ним спорить, ибо ты еще мал. Вошло – вышло. Ты только презирай эти помыслы, твори Иисусову молитву, и они сами уйдут.

Я не знал этой науки поэтому ответил:

- Старче, я стану бороться с этим помыслом. Я не позволю ему, чтобы он мне говорил что – нибудь против вас , Старче.

- Гм! – улыбнулся он. Наверное, он говорил себе: «Этот малый не знает, что с ним происходит».

Я вел жестокую борьбу, но диавол был искусным мастером своего дела. Что же он мне устроил? Лишь только я поднимался на бдение, лишь только я открыл глаза – щелк! –он мне внушал помысл: «Ага, Старец то вот какой» И с этим словно вливался в мое сердце поток яда, которым диавол изощрался отравить мне бдение. Такими мыслями он подрывал все мои силы, чтобы бдение было испорчено. Подступало некое бесовское ощущение: « А ведь Старец не таков, как ты думаешь. Это одержимый бесом человек».

Но и я, со своей стороны, не отступал ни на шаг. Поднявшись, я сразу рубил этот помысл:

- Нет, Старец – мой военачальник, он понуждает меня к спасению, в нем нет беса ,он святой, это ангел Божий. Эта икона у него – естественное явление.

- Нет,- не отступал помысл,- а как же то, другое, третье?

- Нет,- не соглашался я .

И это был даже не бокс, а нечто худшее, продолжавшееся целыми часами. Он говорил мне, я – ему, он- мне, я- ему. Я вел бесконечную полемику ,не понимая, что со мной происходит, потому, что я вообще многого не знал. Меня отличала природная отвага, и я ее проявлял, хотя и сам я, и мои знания были малы. Я пытался доказывать противоположное, а это было делом зрелых людей. Мне следовало бы избегать этой войны с помощью презрения к помыслам, чтобы быстро от них избавиться.

Эта битва продолжалась многие дни. Лукавый крепко бил в одну точку и усугублял положение. Он воровал у меня часы, предназначенные для бдения, заставлял меня биться с ним. Поэтому я прибег к интенсивной терапии. Необходима спецоперация, говорю, иначе не получается. Имелась у меня палка.

- Так что ты сказал про Старца?

Бац! И подпрыгиваю от боли.

- Нет, нет, Старец не таков!

- Ага, значит, теперь не таков?

И когда я так поступил – чик! –как бритвой отрезалась нитка. Так прекратилась эта война. Я больше никогда про нее не знал, и хотя у Старца иногда случалась его естественная икота, я даже и не вспоминал, что когда – то из – за этого испытывал брань. Помысл и война с ним исчезли, словно их никогда и не было. Даже память об этой войне ушла – благодаря тому, что я отверг нападение с отвагой, с самоотречением. А в противном случае душа постепенно заполняется всяким мусором и воняет. Каждый помысл наносит ейранку, и если его не прогнать, то ранка превращается в язву, гниет и издает зловоние.

И я сказал себе: « Смотри, что делается! Если бы я принял тот помысл, со мной было бы кончено. Он увел бы меня от Старца – и тут же бесноватым стал бы я сам. Вместо Старца, на которого он наговаривал, он вошел бы в меня и начал меня мучить. Вот такова эта война!»

 

 

Гл. 14 « Наше отношение к Старцу Иосифу»

 

Старец был с нами немногословен. Нам не требовалось видеть его рядом с собой, чтобы исполнить его слово. Не знаю, как это ему удавалось и как именно это получалось у нас, но его слово у нас всегда становилось делом. У нас была такая готовность и такая ревность, что только заповеди Старца, но и его простые слова и наставления мы воспринимали и исполняли как закон. Он нам, бывало, просто говорил о какой- нибудь мелочи: «Смотрите, не делайте этого». Но для нас эти слова становились законом, и этому совету мы уже следовали всегда. Нам не требовалось, чтобы Старец повторял дважды.

Например, он говорил мне: «Погладывай-ка дитя мое, может быть придет какая- нибудь лодочка. Если она придет, возьми у них рыбки». Старец сказал – точка. И я глядел во все глаза, пристально внимательно, чтобы не пропустить лодку. Старец не говорил: «Я тебе приказываю». Для меня все, что он говорил, было приказом и не подлежало обсуждению. Раз это было его желанием, его повелением, его советом, значит я должен был это исполнить.

Поэтому, когда мы старались обрести благодать Божию, по молитве Старца она нам подавалась. Не то чтобы мы делали для этого нечто особенное. Я по крайней мере, не делал ничего. Но столь сильная молитва Старца и наше доверие к нему, бывшее даром Божиим, делали то, что делали.

Сегодня у нас, нынешних, такой веры не найти. Потому что нам нужно иметь в руках доказательства. Мы хотим увидеть нашего Старца чудеса или высокие деяния: глядишь, тогда уверуем. Но разве мы видели, как Старец Иосиф небо сводит на землю? Нет. Мы верили его словам, верили, что как он говорил, так и жил. И если так жил Старец, то, по его молитвам, и мы старались жить так же.

И это происходило.

Когда Старец был рядом с нами, разве могли мы вдвоем с братом разговаривать между собой? Чтобы Старец находился рядом, а я говорил с другим братом в присутствии Старца? Боже сохрани! Боже сохрани, чтобы мы такое допустили! Таково было наше к нему почитание и послушание.

 

 

продолжение следует

Назад к списку